Это интервью я брал четыре года назад, в феврале 2015, когда война на Украине была в самом разгаре, и на Донбасс со всех концов страны многие ехали добровольцами. Один из них — хабаровчанин Константин, позывной «Босяк».
Бурятия не осталась в стороне от гражданской войны на Украине. Республика дала приют беженцам, немало уроженцев Бурятии отправилось туда добровольцами. А сейчас в Улан-Удэ вновь прибыл донбасский ополченец, приезжавший к нам в феврале. В нашем городе он снова проездом по пути из дома к местам боевых действий.
Его зовут Константин, позывной «Босяк». Ему 37 лет (было в 2015 году), он семейный человек, но поехал воевать. В Улан-Удэ он проездом – боец возвращается на побывку в Хабаровский край, повидать семью. В прошлый раз, проезжая через наш город, он решил встретиться с местными единомышленниками. В Доме дружбы народов прошла импровизированная пресс-конференция. Участвовали представители «русской общественности», НОД, казаков. Пользуясь возможностью, я тоже задал ему несколько вопросов.
— Почему ты пошёл воевать?
— Я ехал по зову сердца. Мо дед воевал с фашизмом, и я вижу свой долг. Братскому народу очень тяжело, там беда случилась, фашистская гадина поднимает голову. Да, могут сказать, что мне по ушам наездили, что моими руками олигархи решают корыстные интересы. Естественно, кому война, кому мать родна. Но я главным образом видел другую сторону этой медали – как гибнут люди, мои боевые товарищи. Я не понаслышке знаю за что борются жители Донбасса. Они борются за свою свободу, они никого не стремились захватить, они просто хотели жить так, как хочется им. И на их землю пришли люди с оружием, считающие, что вправе указывать, как им жить. Причём указывают это, убивая мирное население, сжигая мирные города, разоряя чужие дома.
— Как ты вступил в ополчение?
Поехал в августе. У меня там земляк воевал, я вышел на него, он объяснил, как пересечь границу, к каким людям обратиться. Военные меня посадили в машину с гуманитарной помощью, добрался до Луганска. Сейчас там уже функционирует общественный транспорт, но на тот момент дорога обстреливалась. Я был в гражданской одежде, кепка, рюкзак. Дальше надо было добираться до Перевальска. В город прибыл ночью, он выглядел как декорации к «Сталкеру» — безлюдный, следы обстрела, развороченные здания. Меня подвезли к штабу группы быстрого реагирования. Начальник подразделения «Хулиган» определил меня на три дня в жилой комплекс. Там к новоприбывшим присматриваются – что за человек, насколько адекватен, можно ли ему давать оружие. Заодно видимо пробивают по каким-то базам данных.
Потом было обучение. На стрельбищах в карьерах нас учили обращаться со стрелковым оружием, преподавали азы тактики – как перемещаться по полю, по пересечённой местности, чтоб не перекрывать друг другу секторы обстрела и всё такое. А 3 сентября я уже получил оружие.
В армии я служил, но в стройбате, и воинской специальности не имел. Нужные умения освоил уже здесь. Сначала просто выдали АК-74 и определили на блок-пост. Позже, заметив мои успехи в стрельбе из гранатомёта РПГ, меня назначили гранатомётчиком. Также я освоил стрельбу из станкового гранатомёта АГС-17 и зенитной установки ЗУ-23.
Из новоприбывших формировались подразделения. Сначала я был зачислен в один из отрядов. Позже, когда на обратном пути был в Екатеринбурге, вступил в Уральский добровольческий корпус. Кстати, он был сформирован ещё в Великую Отечественную.
— Как можно добраться туда?
— Садишься на поезд, едешь до Ростова. Оттуда добираешься на таможенный пост в российском Донецке. Из Донецка переходишь в Изварин, а дальше уже курсируют автобусы, хочешь в Луганск, хочешь в Донецк. С российским паспортом никаких препятствий не будет ни в ту сторону, ни в это.
— Почему у тебя такой позывной?
— Когда я прибыл, сначала взял себе позывной «Рысь». Потом я как-то гулял в шортах и кепке-восьмиклинке, и одна девушка мне сказала «да ты прямо босяк». Я и подумал, раз мне сама судьба даёт прозвище, отныне буду зваться «Босяком». Вообще, люди берут самые разные позывные, иногда довольно сложные.
— Расскажи про первый бой.
— Нас поместили на блок-пост в качестве подкрепления. На третий день начались обстрелы издали, потом пошла бронетехника, были диверсионные вылазки. Бои происходили в течение четырёх дней. Задачей нашего подразделения было предотвратить прорыв. Ощущения в бою – страшно, да и всё. Но надо было превозмогать страх, помогать товарищам. На нас двигались танки, БТРы «Буцефал», их останавливали гранатомётам, минировали дороги. БТР «Буцефал» очень удачная машина, напичканная электроникой. Считалась неубиваемой, тем не менее, мы их жгли. У нас гранатомётчик «Ёжик» научился очень удачно жечь эти «буцефалы». Американского оружия у них пока нет, и надеюсь, не будет.
— Что обычно движет людьми, едущими добровольцами?
— Как правило, это идеалисты, едущие защищать мирных граждан. Практически все приезжают с целью помогать братскому народу. А вот разные «военные туристы», как правило, не задерживаются. Они обычно уезжают после первого же обстрела. Россиян воюет очень много, их численность в ополчении – пятьдесят, а то и шестьдесят процентов.
— Отношение к тем, кто не едет?
— Это дело личного выбора каждого, я никого не осуждаю и не презираю. С войны можно и не вернуться.
— Часто ли бывает, что новоприбывшие, побывав в бою, не могут совладать со страхом? Часто ли они возвращаются?
— Я не помню случаев, чтоб кто-то в бою не выполнил приказ, побежал. Ни разу никто не «очканул», не подвёл товаришей. Хотя всегда очень страшно. Подразделение у нас слаженное, ребята все взрослые, серьёзные. У новоприбывших текучка довольно большая, многих не успеваешь запомнить в лицо. Случается нередко, что человек приехал, но побывав под обстрелом, понял, что война не для него. Они обычно уезжают сразу. Но их никто не презирает, не насмехается. Человек, приехав сюда, попытавшись что-то сделать – уже совершил поступок. Иногда дома у человека возникают какие-то проблемы, тогда он сдаёт оружие и возвращается.
— А что ты скажешь по поводу беженцев, среди которых много боеспособных мужчин?
— У кого-то хватает мужества честно признать, что трусит. Кто-то начинает оправдываться тем, что у него семья и всё такое. Хотя семьи у всех, кто воюет.
— Насколько верна истина, что «в окопах атеистов нет»?
— Это совершенно верно. Все, кто там воюет, так или иначе молится, богам или кому-то ещё. Когда рядом шелестит, и неизвестно, попадёт ли в тебя или твоего товарища, а ты думаешь, как поглубже зарыться в землю. У нас в окопах люди встречались разные конфессии. Православные, староверы, христиане разных направлений, мусульмане, язычники – все как одна семья, ни разу не было ни распрей, ни споров, острые вопросы старались обходить. (Хотя мусульмане держатся слегка обособленно). Религия там не является разъединяющим фактором.
— Ты упоминал про ополченцев-язычников.
— Встречал немало родноверов, приехавших добровольцами. Что касается меня самого, я мог бы назваться православным, как от меня наверное ждут. Но скажу честно: мне ближе язычество. Хотя я не провожу никаких обрядов, ритуалов, но мне кажется, что мне близко языческое мировоззрение.
— Нет ли среди ополченцев трений на этнической почве?
В Донбассе я понял, что все люди делятся на два сорта: хорошие и плохие. Национальностей там много – русские, калмыки, казахи, дагестанцы. Есть чеченцы, тоже приехавшие воевать за свободу русских, очень достойные ребята. Ни разу не было никаких проблем. Какие-то былые конфликты, вроде войн в Чечне, тактично не вспоминают. Много казаков, их можно опознать по характерным «кубанкам». Не было абсолютно никаких конфликтов на этнической почве, все стараются относиться друг к другу уважительно и доброжелательно.
— Как ты относишься к национализму?
— Национализм – это любовь к своей нации, она присущая всем этносам, всем представителям рода человеческого. Каждый по своему любит свою нацию. Я отношусь к этому нормально, если она не имеет каких-то извратов, если не доходит до абсурда.
— Много ли людей с боевым опытом?
— Немало добровольцев прошли Афганистан и Чечню. Это уже пожилые мужики. Полученные там навыки им очень помогают, они сразу выделяются среди остальных. Они могут что-то рассказать полезное, чему-то научить, стараемся перенимать их опыт, как. С ними намного проще на тех же блокпостах.
— Имеют ли место случаи мародёрства, самоуправства?
— К сожалению есть. Этим занимается криминальные элемент, почувствовавший волю. Но ополчение с этим борется. Если мародёра поймают – ставят к стенке. Увы, и среди ополченцев встречаются те, кто пытается требовать что-то у мирного населения, крича что «мы за вас кровь проливаем». Как говорится, в семье не без урода. Но такие типы хороши выделываться в тылу, расхаживать по городу с автоматом в начищенных берцах, а при слове «передовая» сразу гадят в штаны.
— Как ты относишься к политике Путина?
— Раньше моё отношение к нему было резко негативным. Но после того, как повоевал, оно поменялось. В Донбассе Путин очень популярен, о нём даже слагают песни. Мне и сейчас многое не нравится в его политике. К Путину можно относиться по-разному, но сейчас он сильный лидер, вокруг которого нам надо объединиться. Сейчас фактически начинается Третья Мировая война.
— Что ты можешь сказать о соглашениях по прекращению огня?
— Сколько помню, укропы никогда не соблюдали перемирия, заключённые как на геополитическом, так и на местном уровне. Абсолютно все перемирия всегда нарушали, продолжали обстрелы, бомбёжки. Мы конечно, им отвечали, но атаковали только позиции войск, а они обстреливают и мирное население.
— Украинцы применяют тяжёлую артиллерию и бронетехнику, а вам есть, чем отвечать.
— У нас артиллерия и бронетехника тоже есть, но в значительно меньшем количестве. Используем трофейное оружие. Отвечать есть чем, хотя не можем вести артобстрел так же интенсивно. Тогда как «Уропы» с определённой периодичностью утюжат города с мирным населением.
— С какой целью ведётся такой артобстрел мирных жителей? Они думают, что там сплошь укрепления ополченцев? Или это просто форма террора?
— Я не знаю, что они думают. Что с них взять – фашисты.
— Приходилось ли общаться с солдатами противника?
— Очень мало. Пленных сразу забирает комендатура. Как-то по договорённости приезжали бойцы ВСУ забрать своих «двухсотых». Но они по понятным причинам вели себя скованно, нормального общения не получилось. Люди приехали забирать погибших товарищей, убитых нами, они убивали наших товарищей.
— Ведётся ли среди пленных какая-то контрпропананда?
— Нет смысла. Наши противники делятся на идейных фанатиков, которых бесполезно переубеждать, и загнанных в армию обывателей, которые воевать и так не хотят. Им бы к своим домам, семьям. Впрочем, в плену все как один божатся, что их призвали насильно. Ни разу не помню, чтоб кто-то рвал тельняшку, крича, что он из «Правого сектора».
— Правда ли, что украинцы пленных ополченцев подвергают истязаниями и жестоким побоям?
— Это действительно так. Это же фашисты. Я видел ребят, вернувшихся из плена. Эти люди часто были капитально надломаны и физически, и духовно.
— Они не боятся, что вы, обозлившись, начнёте так же поступать с их пленными?
— Мы не фашисты и не будем издеваться над беззащитными. И они это прекрасно знают. Разве что форму лица в горячке боя им подправим, когда в плен попадают. А потом сдаём в комендатуру.
— Приходилось ли встречать в России враждебное отношение?
— В основном, в спину зло шипели беглые западенцы, спасавшиеся от призыва на Украине. Обычно, из Львова. Неприятно, что на моей земле враждебно ко мне относятся, хочется конечно, неласково обойтись с ними. Есть и среди русских субъекты, которые считают нас террористами, больше из либеральной интеллигенции. Но когда вступаешь в полемику, аргументировать не могут, переходят на ругань и крик, пытаются показать презрение и стремятся уйти от разговора. Что это, трусость или глупость? Есть и деятели, поддерживающее любые центробежные силы, направленные против России.
— Насколько велики потери?
— Гибнет много людей. Много раненых, как лёгких, так и тяжело, которые умирают, не успев получить врачебную помощь.
— Как вы обеспечены средствами связи?
— Рации не у каждого, это дефицитная вещь. Когда рация у тебя или твоего товарища – это очень хорошо, чтоб вызвать подмогу, эвакуировать раненого, корректировать огонь.
— Как обстоят дела с продовльственным обеспечением?
— Продуктами снабжаемся неплохо. Армейские сухпайки, консервы, пекут свежий хлеб, неподалёку столовая, где девчата готовили нам горячее.
— Я вижу, на тебе «горка». Почему такой выбор?
— У ополченцев российская «горка» очень популярна за удобство и прочность. В войсках Украины она в своё время как-то не прижилась, а вот у ополчения стала практически униформой, символом повстанческого движения. На войне тоже своя мода есть. Российское обмундирование вообще «на ура», особенно старая «флора». А вот натовский камуфляж носят не очень охотно, когда ничего другого нет. Во многом из-за того, что он распространён в ВСУ и в бою могут по ошибке подстрелить свои же. Эта «горка» в зимнем варианте с флиссовым утеплением, её мне подарили корреспонденты с российского ТВ. Тут, где зашито, след пули, а на ноге посекло осколками.
— Расскажи какой-нибудь эпизод из боевых действий.
— Раньше мне тоже нравилось читать и смотреть батальные сцены, сейчас не могу. Вспомни фильм «Форрест Гамп» — меня впервые ранило при похожих обстоятельствах. Был случай, когда сидим в блиндаже, по нам стреляет «буцефал». Снаряд влетает в блиндаж, моему товарищу отрывает ногу. Мне надо его перевязать, потом вытащить под огнём БТР, а ещё снайпер по нам работает. Романтики там нет абсолютно. Когда выносишь убитых товарищей, с которыми строил много планов или пытаешься эвакуировать раненых, когда тебя самого вытаскивают из-под танкового обстрела. Кстати, там ещё наши предки воевали. При рытье окопов мы находили каски советские, детали оружия, осколки.
Как-то в одном из боёв я засадил ПТУР в украинский БТР «Буцефал», потом его добили ещё двумя попаданиями. «Ёжик» умел поражать их с одного выстрела, там надо или в двигатель, или в ходовку, или в башню. Если по бакам попадёшь, он загорится. Применяли по БТРам и советское противотанковое ружьё Второй Мировой, хорошая вещь.
У украинцев была диверсионная группа, делавшая вылазки на наши позиции. Действовали агрессивно, опасно, было видно, что спецы работают. Перестали действовать, когда мы заминировали их тропы.
Был случай, когда под прикрытием дымовой завесы на наши позиции попёр танк, Т-64. Сначала в дыму не разглядели, думали, что БТР и поливали из «Утёса». Потом он выезжает из дыма – это танк, оказывается. У кого что было под рукой, все похватали – кто РПГ-7, кто «муху», кто «шмель». Мы этот танк всё-таки подожгли, попав в двигатель. Он какое-то время ещё прополз, потом встал, уже боекомплект начал рваться. Экипаж выскочил, мы его взяли в плен. Наших четверо пострадало, двое убитых, двое раненых. Тогда был тяжело ранен и погиб «Пресли». «Маэстро» пострадал не так сильно, остался на позиции. А танк этот ты видел на фотографии, где мы группой стоим.
Всегда страшно, и когда по тебе стреляют, и когда ты стреляешь. Приходится бороться со страхом. Очень сильно страшно.
— Что бы ты хотел пожелать жителям Бурятии?
— Для начала, хотел бы поздравить всех с Сагаалганом. И пожелать мира во всё, здоровья, оставаться гостеприимными располагающими людьми. Мне в Бурятии понравилось ещё когда я первый раз был здесь, появилось желание сюда вернуться. И я благодарен бурятской земле за то что она порождает героев, которым я бы с радостью пожал руку. Но главное, я бы хотел пожелать всем мира, чтоб не приходилось воевать.
Константин пробыл в Улан-Удэ около недели, и должен был уехать в субботу. Сейчас, когда я пишу эти строки, он уже на пути к Хабаровску. Повидавшись с родными, он снова поедет давить уробандеровскую гидру. Пожелаем ему в свою очередь просто везения – чтоб он вернулся с этой войны живым и здоровым.
Выходило в 2015 году в «Правде Бурятии»